Люди думают, что слепые погружены в вечную тьму. Но это не так. Никитичу не составляло труда представить, а если точнее, то вспомнить и довообразить, какого цвета все, что его окружало. На клеенчатой скатерти на столе наверняка изображены плохо пропечатанные ромашки и маки, шторы бледно-зеленые, пол светлый, руки санитарки — красные с белыми жилками.
Никитич никогда не брал белую трость, он всегда безошибочно определял, где находится искомый объект в здании, будто сам проектировал этажи. Но ходить далеко не было необходимости. Еду приносили в комнату. По праздникам санитарки водили старика на концерты, которые устраивались в актовом зале. Весной и летом Никитич выбирался в сад. Там он подолгу сидел на скамейке и слушал, как шумит листва и голосят маленькие птички. Но большую часть времени старик проводил в своей постели. Так меньше болело тело, истощенное тяготами земной жизни за долгие, долгие годы. Иногда Никитич лежал много дней подряд. Мутные глаза его были открыты, рот зиял неподвижным черным отверстием. Это делало его лицо как будто удивленным. Так он лежал часами, не шевелясь, и санитарки временами останавливались на секунду убедиться, что его грудь все еще поднимается от дыхания.
Порой Никитич лежал так долго, что переставал чувствовать тело. Старик словно застывал в мягкой и уютной невесомости, становился легким. Будто ничего не весил и растворялся в пространстве, таял, исчезал, тлел. Но стоило пошевелить рукой — это чувство проходило. Тяжелая, непослушная рука, налитая свинцом, поднималась с трудом. Это прогоняло сон, но вскоре он снова поддавался легкости, позволяя телу утопать в облаке дремы.
Никитич слышал. Скрип матраса под тяжелым телом в соседней комнате. Шаги шумных санитарок, их громкие голоса, тревожащие тягучую сонную тишину коридора. Три раза в день он слышал звук отворенной двери, без стука. И три раза голос санитарки: «Никитич, завтрак», «Никитич, обед», «Никитич, ужин». Санитарка быстрым движением определяла на его стол чашку и торопливо уходила обслуживать другие комнаты. Но чаще санитарки и вовсе молчали. Открывалась дверь, ударившись о стену, на плоскость маленького стола глухо приземлялась тарелка. Иногда пахло вкусно, но чаще — никак. Как пахнет разваренная еда. Но он никогда не жаловался. Даже когда его первый раз здесь назвали этим небрежным именем. Когда-то его звали по-другому — уважаемый Вадим Никитич, а еще Вадимушка — так звала жена.
Иногда с крыши падал снег, иногда порыкивали раскаты грома, но больше Никитич не слышал ничего. И уж тем более ничего не говорил. Старика никто не навещал уже одиннадцать лет.
***
Это произошло в… Никитич не помнил, в какой день. Жаркий или холодный, грустный или радостный — все дни давно слились для него в бесцветную безвкусную невыразительную дрему. Словом, это произошло в один из дней. Кто-то постучал в дверь. Негромко, но настойчиво. Необычный звук заставил Никитича проснуться, хотя он не мог до конца распутать клубок— где явь, где сон. Дверь открылась. Кто-то спросил: —Здравствуйте, можно к вам? Это был звонкий и тонкий девичий голос. Никитич подумал, что ему снится новый сон, и позволил себе снова стать «легким».
— Можно? — повторил голос громче и ближе. Дрема стала рассеиваться.
— Я волонтер, — жизнерадостно представился голос. Никитич услышал, как кто-то аккуратно сел на стул.
— Мне сказали к вам можно, — будто оправдываясь, проговорил голос. — Я здесь навещаю бабушек, дедушек… Вам нужна помощь? Никитич слышал голос гулко, нечетко, еще из дремы, и никак не мог понять, кто нарушил его уединение. Или это просто снится очередной сон?
— Ну ладно. Я к вам зайду еще, говорите, если что-то будет нужно, не стесняйтесь! — дверь открылась и закрылась, Никитич заснул. Все повторилось снова через несколько дней, когда Никитич уже успел забыть о странном голосе. Повторилось в точности — и стук, и вопрос. Только на этот раз приятный юный женский голос не замолкал. Он рассказывал, спрашивал. Никитич молчал, и голос снова рассказывал.
Она вновь пришла спустя пару дней. Никитич уже не спал, Никитич слушал со всем вниманием, ловил каждый оттенок хрустальных звуков, чувствовал, как окутан ими, и слова кружатся в воздухе подобно снежинкам. Когда голос умолкал, Никитич вспоминал услышанные истории. Он их почти ощущал. Так было несколько недель. Или месяцев. Но однажды голос не пришел. Никитич ждал появления голоса. Но его не было. Никто не стучал в дверь. Никитич почувствовал что-то вроде расстройства. Принесли ужин, но есть не хотелось. Пахло гадко. Все было гадко: влажная простыня, спертый воздух, сухое тело. Все.
Однажды он проснулся от стука в дверь. Впервые за долгое время медлительное сердце старика учащенно забилось от радости.
— Здравствуйте! — произнес знакомый голос. — Вы простите, что так долго не заходила. Вы все не отвечаете, вот я и подумала, что я вам в тягость. Если так, то я не буду вас больше беспокоить.
Никитич молчал. Потом услышал робкий шажок в сторону двери. «Нет», — вырвалось у него, но звука не последовало, в гортани хрипнуло. Никитич сделал невероятное усилие над собой и приподнял голову. «Нет, не уходи», — хотел сказать он, и из его рта послышалась череда хрипов. Кажется, голос понял. Никитич слышал, как голос улыбался, когда говорил. Голос сел на стул и стал рассказывать. А на прощание прикоснулся к руке. Вдруг Никитич почувствовал неудержимое желание ответить, он приподнялся, долго кашлял и наконец произнес, сначала с хрипом, но потом шепотом, в котором можно было расслышать: «Спасибо».
Радостно встревоженный Никитич долго не мог заснуть. Но потом заснул, не задремал, как обычно, а именно заснул — глубоко и ровно. Под утро он умер, легко и без боли.
***
Смерть вышел из дома престарелых и грузно опустился на лавочку под большой липой в палисаднике. Закурил. Смотрел устало, как хирург после трудной операции.
Иногда он спрашивал себя, зачем это делает. Разве он может утешать?
У входа замаячила машина, откуда медленно выбрался незнакомый старик. Рядом с ним, как тучки вокруг незыблемой скалы, суетились дети – привезли «отдавать». Смерть тяжело выдохнул табачный дым. Он не торопился.
#паста